однако существует и другой Устав, тайный, который он ему не покажет ни за что на свете. Затем Жерве попросил Пресля помочь ему получить допуск на общее собрание ордена, потому что был уверен, что вскоре станет великим магистром. Пресль оказал ему эту услугу и попросил руководителей ордена допустить Жерве на общее собрание братства. Это было ему позволено, и вскоре «он (Пресль) увидел, что Жерве у тамплиеров в большой чести, и к нему с почтением относятся даже руководители ордена, как Жерве и предсказывал». Пресль ничего не мог сказать по поводу других статей обвинения, за исключением той, что имела отношение к способам принуждения, используемым внутри ордена. Он и прежде часто слышал рассказы Жерве и других тамплиеров о поистине ужасных тюрьмах ордена, где непокорные, осмелившиеся возражать приорам, проводят порой всю свою жизнь. Звучало это не слишком убедительно. Никола Симон, оруженосец Пресля, ничего не смог добавить к этому рассказу и ограничился тем, что сказал, что ничего не знает о предъявленных ордену обвинениях, «однако давно подозревал, что Упомянутый орден нехорош», — подозрения эти явно основаны на тех же «источниках», что и у Рауля де Пресля.

В понедельник и во вторник на следующей неделе комиссия слушала показания Гишара де Марсийяка. Его история, подобно рассказанному Преслем, была почти полностью основана на слухах, однако ей недоставало даже той доли правдоподобия, которая имелась в показаниях Пресля. Марсийяк утверждал, что слышал о статье обвинения номер тридцать, касающейся поцелуев в срамные места, еще лет сорок назад, и в различных городах и странах — в Тулузе, Лионе, Париже, Апулии и Арагоне, — от рыцарей, горожан и многих других. Об этом давно ходили слухи, которые он определил как «то, о чем говорят все и повсюду». Он не знал источника этих слухов, однако заявил, что они, по всей вероятности, исходят от «людей хороших и достойных». Однако большая часть его показаний была посвящена рассказу о том, как в орден принимали рыцаря по имени Гуго, одного из его родственников, а также о последствиях этого. Гуго вступал в орден в Тулузе; после торжественной церемонии его отвели в некую комнату, где были предприняты самые изощренные меры, чтобы никто не подглядывал, даже дверь изнутри была закрыта плотным занавесом, чтобы любопытствующие ничего не смогли увидеть в дверные щелки. Они очень долго ждали возвращения Гуго, и наконец он появился, облаченный в плащ тамплиера и выглядевший «очень бледным и словно чем-то взволнованным, даже ошеломленным» , хотя до того был полон радостного воодушевления. На следующий день Гишар де Марсийяк спросил Гуго, что случилось, и тот ответил: никогда больше не знать ему радости ц душевного покоя, — но более ничего не прибавил. Когда же другие, по наущению Гишара, попытались расспросить его, это также ничего не дало и лишь растревожило юношу. Наконец одному из его друзей, Ланселоту де Паспрет, канонику из Орлеана, все-таки удалось


назад далее