Излишне эмоциональная, а потому не слишком связная манера Жака де Моле выражать свои мысли, таким образом, лишь вызвала неприязнь комиссии. И тут сбитый с толку великий магистр обратился за помощью — точно не найдя никого другого! — к Гийому де Плезиану. Плезиан явился, как всегда, без приглашения, что скрупулезно отмечено в протоколе комиссии, и его присутствие указывает, что соблюдать тайну свидетельских показаний на этих слушаниях было практически невозможно. Совершенно очевидно, и Плезиан, и Ногаре имели прямой доступ на слушания и были вполне готовы активно вмешиваться в следствие, когда считали это необходимым. Плезиан заявил, что очень высоко ценит великого магистра, «ведь они оба рыцари», а потому «тот должен быть особенно осторожен и постараться невольно не усугубить свое положение, потеряв власть над собой». Жаку де Моле оставалось лишь попросить отсрочки, ибо он ясно понимал, что если не обдумает как следует свою защиту, то непременно «быстро запутается в им же самим затянутой петле». По его просьбе отсрочка была ему дана до пятницы или даже дольше, если он того пожелает. Было видно, что великий магистр сломлен двумя годами тюремного заключения. Он, похоже, даже толком не помнил, когда именно признал свою вину, а когда отрекся от своих признаний, и никак не мог решить, стоит ли ему защищать орден, а если стоит, то как вести защиту. 48-часовая передышка ничего не могла в этом изменить.
Пока де Моле готовился к защите, перед комиссией предстала целая череда тамплиеров. В четверг 27 ноября они выслушали показания 12 человек, которые, впрочем, казались столь же сбитыми с толку и испуганными, как и предыдущие свидетели. Рауль де Жизи, например, явился в суд, «потому что епископ Парижский разрешил любому желающему предстать перед комиссией, тем более и сам он хотел видеть всех ее членов»; Жак Вержюс сказал, что он «простой земледелец» (agricola) и понятия не имеет даже, как нужно вести себя в суде; Жан из Вильсерфа, нищий, желал лишь подтвердить первоначальное признание, сделанное в присутствии епископа Парижского; Эймон де Барбон также был бедняком и не имел возможности защитить орден; Этьен де Провен состоял членом ордена всего девять месяцев до начала арестов и сам защищать его не желал, но заявил, что «если магистрам угодно его защищать, то пусть они это и делают»; Гийом Бошел-ли также не мог ничем быть полезен ордену, ибо был очень беден и даже нигде не служил; Никола де Селль желал подтвердить первоначальное признание, «раз это угодно Господу нашему и пресвятой Деве Марии»; Жан де Ферн «не желал ссориться со святейшим папой и господином нашим королем Франции». Но хотя ни один из них и не был готов предложить ордену
назад далее